Кальвина. Самого Кальвина.

Она была с Кальвином, вникая каждым атомом своего существа, возвращая ему всю силу, выносливость и надежду, которую он дарил ей.

Тут она почувствовала, что Прогиноскес пытается привлечь ее внимание, и неохотно прислушалась к нему.

– Мег, я могу помочь Кальвину, но мистеру Дженкинсу я помочь не могу. Может быть, ты сумеешь. Попытайся вникнуть в него. Быть может, ты еще сумеешь до него дотянуться.

Мег отшатнулась. Если она коснется Дженкинса-эхтра, вдруг ее снова ждет боль от эхтров? А ведь на этот раз рядом больше нет маленьких фарандол, которые могли бы ее спасти. Нет, она не может этого сделать, не может сознательно обречь себя на такие муки…

Но ведь мистер Дженкинс бросился в этот смертный вихрь ради нее! И если теперь он одержим эхтрами, то это из любви к ней…

Мег дала знать, что принимает свое предназначение. И направила вникание к мистеру Дженкинсу, который был где-то там, внутри этого чудовищного эхтровского подобия себя.

– Мистер Дженкинс!

Она устремила к нему свое вникание что было сил. Она уже не видела ни редеющих на макушке волос, таких же невнятно-русых, как у нее самой, ни немолодых глаз за толстыми линзами очков в роговой оправе, ни сутулых плеч, припорошенных перхотью, – она вникала глубже, в подлинную реальность, дальше и выше чувств, туда, где таится настоящая личность. Она сейчас была вместе с мистером Дженкинсом так же, как она была с Кальвином, Кальвином, который был так важен для нее, что она даже шепотом, даже себе самой не осмеливалась признаться, как он для нее важен…

И мистер Дженкинс тоже был реален, и она была с ним, полностью вникая в него…

Где-то там, глубоко внутри эхтровской подделки, мистер Дженкинс пытался что-то сказать. Он все повторял и повторял одну фразу, и наконец Мег расслышала ее – это было то самое, что он говорил прежде: «Природа не терпит пустоты». Больше он ничего выговорить не мог.

И Мег уцепилась за эту фразу. Ведь если эхтры – пустота, если мистер Дженкинс тоже сделался частью этой пустоты и Кальвина пытаются аннулировать, причислить к этой пустоте…

– Заполни ее! Заполни! – отчаянно вник ей Кальвин. Сквозь его мысленную речь к ней долетел яркий, отчетливый образ Чарльза Уоллеса: мальчик лежал посиневший и задыхающийся, у постели стояли родители; доктор Луиза возилась с кислородной подушкой; Фортинбрас лежал поперек двери, будто караулил, не давая смерти войти. – Заполни ее!

Мег похолодела от отчаяния:

– Прого! Прого, что мне делать?

Она услышала лишь эхо голоса Кальвина:

– Заполни пустоту! Заполни!

Он отчаянно боролся – не только за свою жизнь, но и за жизнь Мег, за жизнь Чарльза Уоллеса, за пение фарров, за все сущее…

Мег растерянно вникала:

– Прого, мы прошли первое испытание, я дала Имя мистеру Дженкинсу. Мы прошли второе – Спорос Углубился. Неужели мы провалим третье? Ведь Кальвин долго не продержится! Что же мне делать? Пойти туда, к эхтрам? От меня это требуется? А если я не выдержу, что ты станешь делать?

Но она и так знала. Она знала, что сделает Прогиноскес.

Кальвин стремительно слабел, не в силах противостоять ударам Дженкинса-эхтра, могучим, как удары кувалды…

Мег ринулась внутрь мистера Дженкинса, пытаясь отвести жестокие руки, пытаясь оттолкнуть его от Кальвина силой своего вникания.

Боль!

Боль снова обрушилась на нее – она заранее знала, что так будет.

Невыносимая мука. Багровая тьма, распирающая глаза изнутри…

…И Чарльз Уоллес тоже терпел эту муку – родители ничего не могли поделать, его маленькое тело корчилось от боли. Они пытались его удержать – двое Мёрри, две Луизы, поддержать его во время конвульсий, удержать, не отпустить…

И Фортинбрас рычал, стоя в дверях, и шерсть у него на холке вся вздыбилась…

То были эхтры…

Вникание Мег было еле слышным, боль почти заглушала его:

– Кальвин… мистер Дженкинс… не надо бороться с эхтрами… помогите мне их заполнить!

Холод.

Холоднее снега, холоднее льда, холоднее замерзающей ртути.

Холоднее абсолютного нуля, царящего в открытом космосе.

Холод, дробящий ее, превращающий в ничто, в пустоту.

Холод и боль.

Она боролась.

Вам не аннулировать меня, эхтры! Я вас заполню!

Холод.

Тьма.

Пустота.

Ничто.

Ничтожество.

Нуль.

0.

Но тут…

Прогиноскес!

Громкий возглас. Порыв бури. Вспышка пламени, подобная молнии, рассекшая, испепелившая холод и боль.

Это был Прогиноскес, и он аннулировал себя.

Крылья. Все его крылья. Он расправил их все, во всю ширь. И глаза. Все его глаза раскрылись и закрылись, открылись вновь, тускнея…

О нет!..

Угасая…

Нет…

Пламя. Дым. Летящие перья. Всей своей необъятной херувимской сущностью Прогиноскес обрушился в пустоту эхтров, аннулировавших мистера Дженкинса, Кальвина и Мег…

И Чарльза Уоллеса.

Крылья, и пламя, и ветер, оглушительный вой всех ураганов на свете, сошедшихся и вступивших в бой…

– Прого!

Ее мысленный крик разнесся над Иадой, и тогда она поняла, что ей надо сделать. Надо сделать то же самое, что сделал мистер Дженкинс, когда прорвался сквозь бешеный хоровод кружащихся фарандол и удержал ее. Надо остановить эхтров, остановить, удержав мистера Дженкинса и Кальвина… и Чарльза Уоллеса.

Держи их, Мег. Держи их всех. Обхвати их руками, и их, и эхтров, которые силятся растянуть свою зияющую пустоту на все Творение.

Размер не имеет значения. Ты сможешь удержать их всех, и Чарльза, и Кальвина, и мистера Дженкинса, и пылающий шар новорожденной звезды…

– Я держу вас! – вскричала она. – Я люблю вас! Я даю вам Имя! Я даю Имя вам, эхтры! Вы не есть ничто! Вы есть!

Маленькое белое перышко, которое было и не перышко вовсе, закружилось в холодной пустоте.

Я даю вам Имя, эхтры. Я даю вам Имя Мег.

Я даю вам Имя Кальвин.

Я даю вам Имя мистер Дженкинс.

Я даю вам Имя Прогиноскес.

Я заполняю пустоту Именами.

Будьте!

Будьте, бабочка и бегемот,

будьте, галактика и головастик,

звезда и зяблик,

вы существенны,

вы существуете,